Исмайлов нашептывал на полковника Копцевичу, когда они с генералом случались наедине, а потом подступал к полковнику с «ударами» тяжелой
научной критики, а полковник прямо, с налету, «все острил» на его счет, и притом, по собственному сознанию Исмайлова, «острил очень иногда удачно».
Неточные совпадения
В последние годы я много читал по библейской
критике, по
научной истории еврейства и христианства.
Поэтому
научная библейская
критика имеет освобождающее и очищающее значение.
Но в русской богословской литературе совсем не было трудов по библейской
критике, по
научной экзегезе Священного Писания.
Такой взгляд на Христа и его учение вытекает из моей книги. Но, к удивлению моему, из числа в большом количестве появившихся на мою книгу
критик, не было ни одной, ни русской, ни иностранной, которая трактовала бы предмет с той самой стороны, с которой он изложен в книге, т. е. которая посмотрела бы на учение Христа как на философское, нравственное и социальное (говоря опять языком
научных людей) учение. Ни в одной
критике этого не было.
Что касается позднейших превращений этого основного воззрения под влиянием понятий о мире, доставленных наукою, эти видоизменения мы считаем лишним исчислять и еще менее находим нужды подвергать их особенной
критике, потому что все они, подобно понятию новейших эстетиков о трагическом, представляясь следствием стремления согласить непримиримое — фантастические представления полудикого и
научные понятия, — страждут такою же несостоятельностью, как и понятие новейших эстетиков о трагическом: различие только то, что натянутость соединения противоположных начал в предшествующих попытках сближения была очевиднее, нежели в понятии о трагическом, которое составлено с чрезвычайным диалектическим глубокомыслием.
Я был — прежде всего и сильнее всего — молодой писатель, которому особенно дороги: художественная литература,
критика,
научное движение, искусство во всех его формах и, впереди всего, театр — и свой русский, и общеевропейский.
После того прошло добрых два года, и в этот период я ни разу не приступал к какой-нибудь серьезной"пробе пера". Мысль изменить
научной дороге еще не дозрела. Но в эти же годы чтение поэтов, романистов,
критиков, особенно тогдашних русских журналов, продолжительные беседы и совместная работа с С.Ф.Уваровым, поездки в Россию в обе столицы. Нижний и деревню — все это поддерживало работу"под порогом сознания", по знаменитой фразе психофизика Фехнера.
То, что на Западе было
научной теорией, подлежащей
критике, гипотезой или во всяком случае истиной относительной, частичной, не претендующей на всеобщность, у русских интеллигентов превращалось в догматику, во что-то вроде религиозного откровения.
Будущее принадлежит не Когену — этой последней попытке абсолютизировать и математизировать
научное знание, а скорее Бергсону, глубокомысленно и революционно отвергшему математизм [
Критика математизма — один из основных мотивов философии Бергсона, который сам — разочарованный математик.